Риелторы сообщили очередную гадость: наши люди стали больше продавать дач, чем покупать. В первом квартале предложение увеличились процентов на 20, а спрос падает. Помните звук топора в финале чеховского «Вишневого сада»? Это оно. Уходит эпоха, рушится скрепа, русский мир уже не будет прежним. Потому как dacha (слово, вошедшее в иные языки, как «sputnik» и «perestroika») — это больше, чем участок земли с деревянным домиком. Это образ жизни и мысли. Человек, любящий дачу, никогда не поймет того, кто ее терпеть не может. Между ними — пропасть.
Те, кто в майские «длинные выходные» по заведенному обычаю потянется на участки с рассадой и саженцами, потом будут вспоминаться, как ацтеки, канувшие в Лету со своими ритуалами. У этих людей почти уже нет убежденных наследников: молодое поколения не любит ковыряться в грядках. Хипстер, обрабатывающий клубнику или сажающий чеснок, — это нонсенс.
Некоторые горожане, правда, стремятся поселиться за городом. Но субурбанизация по-русски — это не дачи. Жители таунхаусов, которым не хватило денег на квартиру в центре города, — это не дачники. Дачник — это явление летнее. Они и до революции «вылуплялись» из тесных квартир в первой декаде мая, обычно на Николин день, а затем по осени «окукливались» обратно в регламентированную и суетливую городскую жизнь.
Люди сегодня продают дачи — и рушат скрепу — по той же причине, что Раневская у Чехова расставалась с вишневым садом — под давлением новых жестких экономических реалий, наступающего на старую «духовность» капитализма. Налоги возросли кратно и вырастут еще.
Государство вцепилось в дачников, видя в них, как и в автомобилистах, источник пополнения скудеющей казны. И пока не насосется Левиафанушко крови, как назойливый июньский комар на открытой беседке — так ведь и не отвалится в фискальном насыщении.
Регистрация собственности в порядке дачной амнистии тоже муторна. Легче иной раз продать. Содержать дачное хозяйство все дороже. Экономической целесообразности выращивания в любительских объемах овощей и ягод все меньше. Помидор, выращенный из рассады, по себестоимости созреет золотым, если к нему не применима экономика больших масштабов. А на 6 сотках она «не помещается». Как вариант дешевого отдыха дача работает все меньше. Ведь дорожает ее содержание. Кажется, лучше вообще не иметь собственности, а пользоваться плодами «шеринговой» (от слова share — делить) экономики. Хотя люди состоятельные все равно предпочтут собственное «шале». А «каршеринг» и прочие подобные выкрутасы — удел бедных. А их у нас — почти вся страна.
Дача как явление зародилась в России во второй половине ХIХ века. Если раньше за город на лето из душной Москвы и сквозняков Петербурга отправлялись представители знати — в богатые имения и дворцы, то теперь потянулись разночинцы. В скромные деревянные домики на 2-4 комнаты, плюс веранда. Разоренные крестьянской реформой дворяне (Раневская была из этих) распродавали поместья. Массовое строительство железных дорог повысило мобильность людей и доступность загородных лесов. До революции только в Подмосковье насчитывалось уже около 20 тыс. дач. Много появилось и под столичным Петербургом. Чехов предвосхитил: «До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще и дачники. Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами… Дачник лет через двадцать размножится до необычайности. Теперь он только чай пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей одной десятине он займется хозяйством». И таки занялся, но после того, как по нему прокатилось «красное колесо».
В дореволюционных дачных поселках кипела жизнь. Летняя. Там работали органы самоуправления, которые разворачивались не в пример шире нынешних полудохлых правлений, куда никто не хочет идти. Тут и спортплощадки, и места для танцев, и велосипедные дорожки, и даже теннис, как в подмосковной Клязьме, одном из самых «крутых» тогдашних дачных мест. Где даже электричество провели, по тем временам — роскошь. В подмосковной дачной Малаховке было несколько школ, два театра, гимназия, почта, телеграф, не говоря о магазинах и спортплощадках. Даже собственный общественный транспорт в виде конки.
Потом советская знать захотела походить на прежнюю. Ведомственные дачи имели примерно то же значение, что выдававшиеся дворянам за службу имения. Партноменклатура, генералы, а заодно писатели, художники, музыканты, ученые, ковавшие мощь и смыслы советской державы, получали ведомственные дачи и просторные земельные участки, а еще прислугу и определенный образ жизни.
Оттуда-то, разрушая негу неспешных чаепитий, их и увозили «воронки». Родня дачи лишалась, а то и сама переселялась в ГУЛАГ.
После войны на фоне голода, порожденного экспериментами коллективизации, государство, отобрав землю у крестьян, разрешило расслабиться на специально отведенных земельных участках, право наследования на которые поначалу не предоставлялось. Социальная планка для выделения ведомственных дач чуть понизилась. Ведомства и организации стали выделять передовым сотрудникам участки от 12 до аж 50 соток. Домики ставили скромные, как правило, на те же 2-4 комнаты без удобств. Стройматериалы выделяли те же ведомства «по лимиту». На таких дачах, заросших лесом, ведения личного подсобного хозяйства, как правило, не было. А вот когда началась массовая раздача уже меньших по площади участков, тогда и началось это умопомешательство.
После 1949 года стали появляться «коллективные сады и огороды», прообразы нынешних СНТ. Уже по 6-8 соток, получить их было не так сложно даже рядовым сотрудникам, распределение шло по месту работы. С 1970-х членами садоводческих кооперативов и товариществ были уже миллионы. На начало ХХI века участки были у 14 миллионов городских семей.
А с учетом огородных наделов по 2-6 сотки (без права возведения построек) — и все 30 млн.
Жизнедеятельность в садово-огородных товариществах была обставлена огромным количеством запретов и ограничений. Коммунистические вожди были озабочены, как бы советский человек не пробудил в себе мелкобуржуазные инстинкты, не проникся тягой к «незаконному обогащению». Площадь садовых домиков была ограничена 25 кв. м, затем 36, включая веранду, позже — 42. Никаких мансард и вторых этажей, никакого печного отопления, а то вдруг «вторая квартира» подорвет советский строй.
В условиях тотального дефицита стройматериалами служило все, что плохо лежит, вплоть до ящичных досок. Но все эти «кто-во-что-горазд-сараи» все равно были пространством относительной свободы для советского человека. 6 соток после коммуналок казались «имением», где можно развернуться и как «архитектору», и как «ландшафтному дизайнеру», и как селекционеру не хуже Мичурина. Наконец, можно ходить за своим (!) забором (!) хоть в нижнем белье. При том, что шорты в СССР были чуть ли не под запретом. Как сказано уже в горьковских «Дачниках», «дачная жизнь хороша именно своей бесцеремонностью».
Ну и, конечно, огурчики-помидорчики, компоты-соления, которые заготавливались на всю зиму, служа предметом гордости настоящей хозяйки.
«Передовое» личное хозяйство в 6 соток в средней полосе России может дать около полутонны картофеля и овощей и до 250 кг фруктов.
Сейчас правительство, решив пойти по стопам Никиты Хрущева (обложившего некогда сверхналогами личные подсобные хозяйства — ЛПХ — вплоть до каждого куста и каждой свиньи), задумало «легализовать» ЛПХ, распространив на них налог на профессиональный доход. С фискальной точки зрения, логично. Далеко не все ЛПХ — а их в России более 23 млн — представляют собой «натуральное хозяйство» ради выживания нищих. Подчас это фермерские хозяйства. На которые приходится 42% поголовья крупного рогатого скота, 17% свиней, 16% кур, 87% уток и т.д. Они производят 68% картофеля (в конце 90-х было больше 90%) и 56% овощей (в конце 90-х почти 80%). Да, эти люди не платят всех налогов. Но попытка взять их в полной мере будет воспринята как беззастенчивое вторжение в «частную экономическую жизнь», как если бы пришли и обобществили вашу дачу. Социально-политический ущерб от такой меры будет больше собранных налогов. Хрущевский «эксперимент» — а было запрещено, например, содержать скот в собственности горожан — вообще кончился дефицитом мяса и других продуктов. И расстрелянным бунтом в Новочеркасске.
В годы перестройки разрешили горожанам право собственности на дачные участки и возможность покупать сельские дома. Городская культура столкнулась с сельской: деревенские старались летом нажиться на городских, продавая им молоко и продукцию со своего огорода, зимой грабили дома богатеньких горожан либо охраняли за мзду малую.
Мало еще в какой другой стране есть такое четкое деление на летнюю жизнь, на даче, и зимнюю, вне ее. Прорыв к свободе наступил в середине 60-х, когда в стране появились два выходных дня. Стало возможно ночевать на своей фазенде, на свободе, на свежем воздухе. И отдаваться каторжному труду до болей в пояснице, а после — шашлыкам и прочим рекреациям. Детские ватаги на велосипедах, строительство шалашей, купание в заросшем ряской «коллективном пруду», воровство колхозных яблок, драки с местными, первые «дачные», самые романтичные романы, — миллионы людей хранят эти светлые воспоминания юности.
Сейчас все не так. Индивидуализм, компьютерные игры, в худшем случае пьянка и наркота по кустам. Молодое поколение «на эту вашу дачу» на аркане не затянешь, — опасаются, что припашут на бессмысленное, с их точки зрения, занятие.
Огороды все чаще уступают место газонам и цветникам. Те, кто побогаче, словно тянутся к чеховским героям времен имперского декаданса. Те, кто еще богаче, давно свалили на другие «дачи» на чужих далеких берегах. А в заброшенных особняках на Рублевке, которые все труднее продать, обживаются сторожащие их гастарбайтеры. Кажется, именно они скоро прочно заселят эти дачи, вытеснив коллективных Раневских. Вряд ли Антон Палыч мог представить, что образ Лопахина придет в русский дачный мир в образе потомка Чингисхана.
