Знаменитому телеведущему исполняется 80 лет. В эксклюзивном интервью «Комсомольской правде» он рассказал о себе настоящем
Павел САДКОВ
Юбиляр пришел на радио «Комсомольская правда» и рассказал о себе настоящем
Фото: Светлана МАКОВЕЕВА. Перейти в Фотобанк КП
Леонид Якубович давно уже часть русского фольклора. Но добрая улыбка, костюм пасечника и банка огурцов в руках — всего лишь образ из вечной программы «Поле чудес». Леонид Аркадьевич играет в театре, он продюсер, режиссер… А еще — фанат неба и самолетов. Юбиляр пришел на радио «Комсомольская правда» и рассказал о себе настоящем.
Знаменитому телеведущему исполняется 80 лет
Фото: Светлана МАКОВЕЕВА. Перейти в Фотобанк КП
«Не выношу жабьи глаза»
- Леонид Аркадьевич, мы привыкли вас видеть улыбающимся, ярким, веселым. Но мы вас знаем только по телепередачам. А какой вы на самом деле?
- Все люди разные, я тоже разный. На людях я один, дома другой. Но, к сожалению, для меня одиночество уже становится привычным, столько близких мне людей ушло.
И эта грусть меня тревожит, потому что это единственное, что невосполнимо.
Мне нравится быть одному - ночью в кабинете, за штурвалом самолета или за рулем. Или на сцене. Это те места, где тебя никогда никто не предаст, как бы странно это ни звучало.
- Вам нравится за все отвечать самому?
- Да, но при том, что вокруг меня собралась такая команда, с которой можно даже не поворачивать голову. И театре, и во время полетов. А когда такой поддержки нет, я испытываю большой дискомфорт. Если ты нацелен на результат, вы оговорили все шаги, а в ответственный момент кто-то сбоит - это раздражает.
- Можно сказать, что вы – жесткий начальник?
- Заменим «жесткий» на «целенаправленный». Не могу отвлекаться на объяснения, почему надо сделать так и так. Не потому, что у меня нет времени, просто этот этап пройден.
И теперь надо двигаться к результату без турбулентности. Иначе мы теряем время и ощущение правильности пути к результату. Звучит мудрено, но это так. Мелкие предательства меня жутко щиплют за сердце.
Телеведущий говорит о себе как о ранимом человеке, особенно в работе
Фото: Михаил ФРОЛОВ. Перейти в Фотобанк КП
- За вашу огромную карьеру не не стали толстокожим к таким мелочам?
- Нет, совсем нет. Я ужасно ранимый, особенно в работе. Не выношу пустые жабьи глаза до такой степени, что просто обижаюсь, чисто по-детски. В полете такие моменты исключены. И в театре, который я очень люблю. Там от поднятия занавеса до крайних аплодисментов все свои.
- Вам важны аплодисменты, чья-то оценка со стороны? Или вы сами знаете, как вы все сделали?
- Я, конечно, сам все знаю. Но отношусь к той категории людей, для которых похвальбушки невероятно важны. Актеру приятны аплодисменты, даже если он стоит на сцене 60 лет. Но еще более ценю оценку своих.
- Не представляю себе, что кто-то скажет вам что-то дурное в глаза...
- Гораздо хуже, когда кто-то говорит за спиной, а не в лицо. Такие моменты как-то горестно изумляют, теряю почву под ногами.
«Сейчас чудовищно исковеркан язык»
- Вы сейчас мельком сказали слово «крайний». Правильно же все-таки говорить «последний», вам не режет слух это слово?
- Ой, перестаньте, это сленг. Просто у некоторых категорий людей, имеющих отношение к войне, к авиации, слово «крайний» означает, что это то, что можно исправить. Определение «последний» – это граничная ситуация, после которой ничего не будет. «Последний» – это крест на кладбище. А «крайний»… Крайний и крайний, как-то уже за много лет прилипло.
- У вас абсолютно правильный, приятный и очень понятный русский язык. Это врожденное или приобретенное?
- Нет, конечно, это благоприобретенное качество. Благодаря родителям, школе и огромному количеству прочитанных книг. У нас в те времена были замечательные учителя. Учительница литературы Римма Николаевна отвезла нас в Ясную Поляну, где мы начали проходить Толстого, представляете? И нас все так учили.
- Сегодняшняя молодежь не смотрит телевизор, и не может не знать ни вас, ни других легендарных актеров. Вас это задевает, расстраивает?
- Нет. Жизнь меняется. Меня больше беспокоит то, как они говорят и чему их учат. Хотя, наверное, так когда-то говорили и про нас... Но так, как сейчас, не было. Чудовищно исковеркан язык. Не у всех, конечно, но очень много оглупленных молодых людей. И это тревожный фактор, ведь они же когда-нибудь будут воспитывать своих детей!
- Сейчас молодые родители спокойно при детях оперируют матерными словами и это не считается чем-то неприличным.
- К сожалению, на это никто не обращает внимания, но когда-то матерные выражения относились к хулиганству. Это было наказуемое деяние. В иностранных фильмах переводчики позволяют себе вставлять мат, хотя в оригинале ничего подобного не было.
Люди используют иностранные слова, строят английские фразы, хоть и не владеют языками. Понимаю, что язык меняется. Но до такой степени исковеркана стилистика русского языка, что становится страшно. И, по всей вероятности, это заслуга каких-то спецслужб и еще один способ нас завоевывать.
Например, место, где мы сейчас вами сидим, это «локация». Никто не понимает, что это такое, но слово прилипло. Очень много чужих слов на наших улицах. Что-то не видел, скажем, в Бирмингеме русских названий на магазинах. Там довольно ответственно относятся к своей стране, к своему языку.
«Театр снова станет театром»
- Сейчас молодые люди ностальгируют по времени, в котором никогда не жили, слушают Кадышеву, Буланову... У вас есть объяснение почему?
- Уверен, что все вернется на круги своя. Люди все равно будут ходить в Лувр и в Пушкинский музей и все равно будут слушать Моцарта. Людей тянет к хорошему. Можно как угодно, надрывая жилы, орать под «умца-умца, три аккорда», но пройдет время, человек все равно включит что-то, что по сердцу. Есть искусство для толпы, и им надо уметь владеть. Но красивое, настоящее все равно выиграет.
Японцы же говорили врагу «чтоб ты жил во времена перемен». Страшнее пожелания нет. Мы постоянно живем во времена перемен. И от этого, конечно, голова съезжает. Но когда все устаканится, успокоится, театр, например, снова будет театром. С красивыми декорациями, не с тремя досками на сцене.
Вы знаете, я очень люблю музыку, но сам, к сожалению, ни на чем не умею играть. Меня этот факт гнетет невероятно. И всю жизнь боготворил джаз, высшую, на мой взгляд, ступень в музыке. Уверен, что джаз будут слушать всегда.
Так что молодежь обязательно вернется к Кобзону, к Хилю, к «Бременским музыкантам». И все равно люди будут смотреть на «Мону Лизу», ходить на экскурсии в Кремль... Просто потому, что это красиво. А красота манит издревле.
- У вас есть любимая, главная песня в жизни?
- Мы все воспитаны на тех, старых песнях. Когда в одночасье объявились вдруг Окуджава, Высоцкий, Галич, мы несколько обалдели, потому что это было совершенно неожиданно. Но замечательно. А до этого Утесов, Шульженко, вся советская эстрада. Как угодно к ней можно относиться, но это были прекрасные концерты на все праздники. Случались и успехи, и провалы, но это большой пласт народной культуры. Эстрада много лет держала в очень хорошем настроении гигантское количество людей — целую страну. Еще выше стояли театр, кино.
Между прочим, какое искусство самое правдивое?
– Цирк?
- Конечно! Ты или идешь по проволоке, или нет. Нельзя схалтурить, сыграть в полноги, как иногда бывает в театре. Снять плохой фильм, например, можно. А в цирке не получится.
Поэтому цирк воспитал столько поколений.
«Задал себе идиотский вопрос»
- Все знают, что вы серьезно увлекаетесь самолетами. Не отпускает страсть?
- В этом году у меня еще один маленький юбилей у меня. 30 лет со дня моего первого самостоятельного вылета. Для каждого, кто пережил подобное, это еще один день рождения. И вообще все, что связано с небом, для меня свято.
И вот однажды я задал идиотский вопрос, который задает себе, я думаю, большинство людей на этой планете. А если что-нибудь случится, пассажир может посадить самолет? А я впертый, решил проверить. У меня маленький, но достаточный налет, чтобы иметь представление о том, как держать себя в воздухе.
И я пошел на тренажер Boeing-737. То, что происходит в кабине похоже на реальный полет на 99 процентов. Ты можешь задать себе любые погодные условия, любые отказы любых систем, научиться тому, как действовать в самых разных ситуациях. Кстати, даже шеф-пилоты самых крупных компаний мира раз в полгода садятся на такой тренажер.
- Уверен, что вы достигли успехов и в этом деле!
- Семь месяцев я ходил на тренажер до тех пор, пока сам не стал почти инструктором. В прошлом году были проведены первые всероссийские соревнования по полетам на этом тренажере. Дети до 14 лет и дальше взрослые без ограничений. Задается специальная программа, на кону довольно серьезный выигрыш. Парень из Петербурга получил ключи от машины.
Больше всего в этой истории меня привлекает то удовольствие, которое получают дети. Очень многие из них захотели стать летчиками. Но, самое главное, люди наконец начали понимать, что происходит в кабине. А значит уровень аэрофобии будет уменьшаться. Вы не поверите, но 80 людей признаются, что им страшно летать!
«Умереть на сцене»
- Леонид Аркадьевич, вы жили в эпоху, когда наши звезды 70-х, 80-х, 90-х годов категорически не следили за своим здоровьем, пили страшно. Что это за феномен такой, почему они себя разрушали?
- Вы не правы. Люди искусства живут только в момент творчества. А все остальное никакого отношения к этому конкретно индивидууму не имеет. Актер существует только от поднятия занавеса до закрытия. А все остальное, включая рестораны, сплетни, слухи, драки, это абсолютно другой человек. И это надо разделить раз и навсегда.
Мы говорим об актере. А кто хочет заниматься сплетнями, тот может разговаривать про человека, правда, с такой же фамилией, именем и отчеством, но никакого отношения не имеющего к актеру.
Это может касаться художника, скульптора, слесаря, летчика, артиста. Мы все вдруг неожиданно стали выискивать какие-то удивительные болезненные точки, забывая о том, что человек велик в своем творчестве и столько времени приносил счастье огромному количеству людей. Все аплодировали, хлопали, а потом за спиной: шу-шу, ай-ай-ай, и с кем он спит, и что он пьет. Да черт с этим!
- Но ведь это жуткая трагедия, когда великие так рано уходили...
- Мы никогда не думали, а почему собственно. Ведь есть профессии, которые не вырабатываются до конца в момент творчества. Занавес пошел, а ты еще во всем этом, ты еще находишься в этом удивительном состоянии, в другом измерении. Тебе не с кем поговорить, тебе некому это отдать, ты остался один, а еще недосказано, недоиграно. Если рядом не найдется человека, который сможет помолчать, – худо. Это первое.
Второе – искусство имеет обратную сторону медали. Оно очень жестоко, подводных камней и всяких ползучих гадов огромное количество. Ущипнуть, укусить до смерти могут в одну секунду. Это ведь тоже хождение по проволоке. Тебе стоит только оступиться, и тебя завалят немедленно. В этом мире, процентов на 60, наверное, если не больше, все зависит от случая. Ты можешь быть совершенно гениальным, но не нравиться режиссеру. Или, например, тебя не любит камера. Или кому-то кажется, что в этой сцене должен играть другой. И с этим ничего сделать нельзя.
Когда-то я делал программу «Последние 24 часа». Столько великих ушли в нищете, в неведенье, в одиночестве абсолютном, и могилы которых забыты. Это очень грустно. Тут не на кого пенять. Такова судьба. Жалко. Но что поделаешь?
- Знаете, лично у меня есть смертельная обида, что кумиры уходили по глупости...
- Но тогда вопрос: а кто виноват? А что делать-то? Человек был в кино, потом вдруг раз - его перестали снимать. А у него нет другой не то что профессии, даже возможности на что-то жить. Сколько раз это было в 90-е годы. И все. Остается идти грузчиком, а это невозможно, потому что ты публичен. Трагедия. Кого винить?
В советские годы искусство было под государственной ладонью, а я абсолютно убежден, что это дело государственное, огромное количество актеров доживало до старости без бедности. Не говорю уже о счастливом случае, когда актер умирал на сцене.
- Вы сейчас иронизировали по поводу «счастливый случай - умереть на сцене»?
- Нет, абсолютно. Если б меня спросили, о чем я мечтаю, – умереть на сцене. Или перед вылетом. Просто мгновенно на взлетной полосе. Не я произнес, «Легкой жизни я просил у Бога, легкой смерти надо бы просить».
Все прекрасно понимают, что есть начало и конец всего. И надо отдавать себе отчет, что и ты смертен. Мне Бог подарил возможность, я переписывал Мольера – «Скупой». И там было шесть больших моих монологов, которые чуть-чуть меняли ситуацию. И я в одном монологе написал очень правильные слова. Все дело ведь только в том, через сколько дней, недель, месяцев, лет мои дети перестанут приходить на мою могилу, чтобы поговорить со мной. В этом все дело. Все остальное, в сущности, подвластно усмешке.
«Хочу избежать формальностей»
- У вас юбилей, 80 лет. Ни на секунду я не дам вам этот возраст. Как вы собираетесь отметить?
- Очень просто. Моя семья подарила мне праздник, меня увозят отсюда. Мы уезжаем на море. Дети собрали деньги, что меня привело в крайнее восхищение. Купили путевки, и мы все уезжаем. Во-первых, я очень люблю море. А во-вторых, я понял, что дни рождения в некотором смысле, к сожалению, теряют смысл.
Мы разучились праздновать. Много раз был на этих замечательных сборищах, огромное количество людей… И сидит юбиляр, и все замечательно первые 15 минут. Потом все начинают общаться по интересам, забывают, зачем пришли. Время от времени подходят: ну скажи хоть что-нибудь. Не надо заставлять людей. Я хочу избежать формальностей.
К глубочайшему моему сожалению, самые близкие мне люди ушли. А без них это формальный повод, даже при большой благодарности и нежности к тем, кого бы я пригласил. Крайний раз было замечательное 70-летие. Действительно было лихо. На 75 лет мне друзья устроили праздник в одном месте, сами.
А сейчас я решил сделать по-другому. В октябре месяце Первый канал планирует в Цирке у Никулина провести тройной юбилей. 30 лет Первому каналу, 35 лет «Полю чудес» и 80 лет ведущему. В цирк мы хотим пригласить всех, кто когда-нибудь имел дело с «Полем чудес» или с Первым каналом, чтобы они пришли и поздравили. Ничего больше. Только поздравления Первому каналу, программе или юбиляру. Тогда это другое дело. Тогда то праздник.
Читайте на WWW.KP.RU: https://www.kp.ru/daily/27731/5120759/
